Translate this page:
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Library
Your profile

Back to contents

Man and Culture
Reference:

The value of social action in axiology and self-consciousness of the Soviet nonconformists of the 1960’s – 1970’s

Serebryakova Elena Gennad'evna

PhD in Philology

Docent, the department of History of Philosophy and Culture, Voronezh State University

394018, Russia, g. Voronezh, ul. Universitetskaya Pl., 1

serebryackova.jelena@yandex.ru

DOI:

10.25136/2409-8744.2019.2.29182

Received:

09-03-2019


Published:

16-05-2019


Abstract: The object of this research is the self-consciousness of the Soviet liberal intelligentsia of the 1960’s – 1970’s. The subject of this research is the axiology of community, implemented within the social behavioral practices. The goal lies in characterizing the basic value within nonconformist axiology. The author believes that such value was the socially responsible action. For achieving the set goal, the author determines the semantics of the concept of “socially responsible action” in self-consciousness of the Soviet nonconformists; reveals the motivation for social actions; as well as assesses the role of social actions in axiology of the community. The research materials contains the reminiscences and diaries of intelligentsia of the “Thaw” era. The conclusion is made that the “action” is a meaning-making concept in axiology and self-consciousness of nonconformists; its semantics implied the generous and selfless action, driven by responsibility of fate of the country, and the desire to demonstrate their civic engagement. The category of “action” allowed the nonconformists to identify themselves and the members of the community. The propensity to a responsible action was considered as fundamental person’s social characteristics that defines their behavioral model, goals and aspirations of the individual and collective activity.


Keywords:

social action, axiology, soviet liberal intellectuals, nonconformism, dissidents, thaw era, historical consciousness, cultural reference points, nonconformists, moral principles


В самосознании советской либеральной интеллигенции 1960-70-х годов была высока ценность социального действия. Лидия Чуковская объясняла это сменой эпох: «Наглое, открытое, не стыдящееся себя самовластие, под которым мы жили в тридцатые и сороковые годы, учило одиночеству всех нас, в том числе и меня, вырабатывало навыки молчания и невмешательства. <…> … откроешь рот – и гибель неминуема – зряшная, пустая гибель. Это рассуждение имело смысл во времена Сталина <…>, когда общество было напугано до состояния обморока, да и не было, в сущности, общества, а были разрозненные, одинокие, утратившие понимание люди… <…>. Но это же рассуждение – о молчании, о невмешательстве – сделалось совершенно неверным в пятидесятые годы <…>, когда в стране, после прекращения сталинских зверств, начало робко, ощупью складываться общественное мнение. <…> На наших глазах мученичество, еще недавно глухое, бессмысленное, переставало быть бесплодным и глухим; оно облекалось в слово и уже одним этим приобретало жизненный и исторический смысл» [9, с. 396]. Понимание художественного высказывания как социального действия было свойственно как либералам, так и ортодоксам. Это рождало непримиримую полемику в литературной критике, прозе и поэзии, находило выход на страницах литературно-художественных журналов. Общее для общественности ощущение возможности и конструктивности деятельной гражданской позиции реализовалось в ориентации на социальный поступок, наполненный ценностным значением. Соответственно, оценить самосознании советских нонконформистов 1960-70-х годов, поведенческую стратегию и тактику, речевые тропы и идеологические ориентации можно, выявив семантику коллективного социального действия, определив место поступка в аксиологии сообщества.

Под поступком следует понимать действие не только личностно важное, но и социально значимое, совершенное человеком по свободной воле с полным осознанием ответственности за него. Для оценки поступка необходимо осмыслить соотношение мотивов, цели и результата. Всякий поступок полимотивирован: индивидуальные, групповые и социальные мотивы образуют сложный комплекс причин, побуждающих человека к действию. Ценностью обладает не всякое социальное деяние, а нравственно наполненное: этика непременно включается в определение мотивов и предполагаемых результатов акта. Высокая цель, достигнутая с применением низких средств, обесценивается, социальная значимость такого поступка невысока. Тем не менее, нравственное значение содержится в каждом поступке, поскольку в нем человек выражает себя, отношение к другим людям, обществу, жизни в целом, проходит личностное и гражданское самоопределение.

Цель данного исследования – выявить значение понятия «поступок» в самосознании либеральной советской интеллигенции 1960-70-х годов, мотивы и характер социальных акций, оценить значимость поступка в системе ценностей сообщества. Материалом послужили дневники и воспоминания советских нонконформистов.

В 1960-70-е годы советское общество вступило в новую стадию индустриализации, что потребовало от него мобилизации на решение практических задач – экономических, производственных, культурных. Социальная практика актуализировала исследования деятельной сущности человека, интенсивно предпринимаемые в различных гуманитарных науках: философии, психологии, педагогике. Наука отвечала на общественный запрос, давала концептуальное осмысление феномена.

По наблюдениям современного исследователя, советская философия в 1960-70-е годы переживала антропологический поворот, суть которого можно определить как попытку создания философии человека в качестве относительно самостоятельной области исследования [1, с. 7]. Ученые (Сергей Батенин, Генрих Батищев, Борис Ананьев, Моисей Каган, Эвальд Ильенков, Георгий Щедровицкий, Мераб Мамардашвили и другие) стремились, не выходя за рамки официальной доктрины, сделать идейную схему марксизма более гибкой, преодолеть узко социальное толкование сущности человека.

Большинство нонконформистов прошло через советскую школу, где слагалась их идентичность, историческое сознание и культурные ориентиры. Соответственно, марксистское понимание личности формировало самосознание будущих оппозиционеров. Основные положения гласили: человек – существо социальное. Только в обществе индивидуум получает возможность саморазвития и реализации своей сущности. Социум определяет поведение людей независимо от их мотивов и желаний. В умении противостоять обстоятельствам и давлению общества проявляется сознательно-деятельностная природа человека. Нравственная ценность конкретного общества определяется тем, как оно служит интересам и целям личности, поскольку свобода, творческое и нравственное развитие человека являются важнейшими показателями прогресса. В социальной основе есть реальные возможности ее улучшения, существующее положения вещей может быть изменено в соответствии с передовыми идеалами. Человек созидает общественные формы и, противопоставляя себя им, совершенствует. Таким образом, ориентация на преобразование мира в соответствии с гуманистическим характером социалистического общества закладывалась в программу формирования личности и реализовывалась в гражданской практике нонконформистов. И хотя значительная часть диссидентов находилась под влиянием либеральных концепций и декларировала неприятие марксистской идеологии и мировоззрения (исключение составляли неомарксисты Петр Григоренко, Алексей Костерин, Рой Медведев, Лен Карпинский, Раиса Лерт и другие, ратовавшие за возвращение учению его подлинного смысла), в гражданском поведении реализовывались принципы отторгаемого мировосприятия.

Нонконформисты двигались к утверждению ответственной причастности личности бытию практическим путем. В обыденном сознании была высока ценность социального поступка, укоренившаяся в поведенческих и риторических стереотипах как интеллигенции, так и обычных советских людей: «за справедливость надо бороться», «правду необходимо отстаивать», «нравственные принципы должно защищать». Практическая реализация этих постулатов осуществлялась в разнообразных поведенческих стратегиях и тактиках. Григорий Померанц вспоминал: «… мне хотелось показать пример жизни среднего человека в этой стране, который не боится совершать какие-то поступки, грозящие, в сущности, только мелкими неприятностями. Ну, сорвут защиту диссертации, будут держать тебя на какой-то технической работе, бить тебя рублем, так что придется считать каждую копейку, и т. д. Я на это шел. И одновременно сохранял за собой свободу слова. Мне казалось полезным и нужным дать такой пример, не уезжая на Запад, где, понимаете, все подобные проблемы сразу снимаются. Мне хотелось решать их здесь» [5, с. 453-454]. Ученый характеризовал свое социальное поведение как разумную осторожность, выражавшуюся в открытости и саморедактуре: «Писал под собственным именем, так что искать меня, как Синявского, не надо было, но вместе с тем писал в известной мере эзоповым языком, чтобы состав преступления найти было трудно» [5, с. 454]. Показательно и типично для творческого человека осмысление поступка как свободного выражения научных и художественных взглядов с одновременным признанием важности отыскать эффективные приемы его осуществления. Характерно и восприятие собственного поведения как поддающегося тиражированию: личностный пример, усвоенный сообществом, способен сориентировать коллег в определении способа существования и механизмов самореализации.

При характеристике свойств нонконформистского поступка начала «оттепели» необходимо учитывать несформированность протестного движения. В общественной жизни возникали индивидуальные спорадические выступления, не осмысленные деятелями и не являющиеся по сути оппозиционными: кампания по защите Бродского, антисталинские выступления на партконференциях в различных трудовых коллективах и прочее. Их цель была содействовать либерализации общественной жизни, в художественной практике расширить границы дозволенного властью. Показательно, что либеральная интеллигенция искала для этого разные способы: и официальные, и полулегальные – через попытки публикации в литературно-художественных журналах «запрещенных» авторов, квартирные выставки, научные семинары и так далее. Мотивы выпуска альманаха «Тарусские страницы» (Калужское книжное издательство, 1961 год) у редактора Константина Паустовского были те же, что у Александра Гинзбурга при формировании «Синтаксиса» (1959-1960 годы): расширить эстетические горизонты, восполнить белые пятна в литературном процессе. Раздражение власти не являлось целью. Борьба велась не с системой, а с ее ортодоксальными представителями. Итог зависел от многих составляющих. Акция могла сойти с рук или обернуться неприятностями. Неопределенность результатов определяла осмысление поступка самими деятелями и общественным сознанием в категориях риска и игры. Сравним характеристику Померанцем двух различных поступков, вызвавших общественный резонанс, – выпуска неподцензурного журнала и собственного выступления на собрании в Институте философии в 1965 году: «В "Синтаксисе" было что-то уникальное, неповторимо личное, невозможное без авантюрного характера, беспечности и организаторского напора Гинзбурга, действовавших в нем как-то бессознательно и непреодолимо. Этот авантюрный дух создал "Синтаксис", и он же его провалил…» [5, с. 300]; «… антисталинская речь так удалась мне именно потому, что в ней не было скучной серьезности, что это была, в известном смысле, игра <…>, на которую я смотрел, при всей захваченности, откуда-то изнутри, из точки покоя и обдуманно соразмерял степень дерзости, балансируя на самой черте, за которой неизбежно начинались репрессии, – но не переходя через черту» [5, с. 309]. Общим качеством поступка представлено выражение независимой нравственной позиции – духовной свободы, стимулирующей действия, сопряженные с риском.

Публичное выражение несогласия с официальными декларациями предполагает решимость и смелость. Эти понятия в самосознании «шестидесятников» также входят в качественное определение поступка. В таких категориях осмысливал свое состояние Петр Григоренко перед выступлением против возрождения культа личности на районной партконференции в 1961 году: «Я поднялся и пошел. Что происходило со мной в это время, я никогда рассказать не смогу. Я себя не чувствовал. <…> Во всяком случае, это было страшно. Более страшного я никогда не переживал. То был самый жуткий момент моей жизни. Но это был и мой звездный час» [2, с. 336]. Поступок начался с преодоления страха и стал эпизодом личностного самоопределения: выступление лояльного к власти гражданина, стремившегося утвердить ленинские нормы партийной жизни, определило его дальнейшие действия и стало началом диссидентства.

Тема постепенного врастания в противоборство с властью регулярно звучит в воспоминаниях нонконформистов начала «оттепели». Она может трактоваться драматично, как в «Новомирских дневниках» Твардовского, Кондратовича, Лакшина, или с некоторой долей ироничного изумления, как в воспоминаниях Орловой и Копелева «Мы жили в Москве»: «Мы потом много раз спрашивали себя: когда именно началось наше отдаление <…> от партии, в которой мы все еще состояли?» [4, с. 85], Твардовский: «Нечего больше делать, как только отламывать по кирпичику, выламывать, выкрошивать эту стену» [7, с. 231]. Позицию литераторов роднит ясное понимание нормы личностного поведения в повседневной практике: совесть не допускает бездействия и требует активного вмешательства в общественные процессы. Шварц в период работы над сценарием фильма «Дон Кихот» высказал это убеждение следующим образом: «… человек, ужаснувшийся злу и начавший с ним драться, как безумец, всегда прав» [10, с. 286]. В словах литераторов разных поколений звучит восприятие собственного социального и профессионального поведения как единственно возможного, не допускающего вариантов по нравственным причинам. Современный исследователь Рудольф Тёкеш справедливо оценил поведенческую модель нонконформистов как моральный абсолютизм [8, р. 13].

Общим свойством оценки своих действий в воспоминаниях нонконформистов является осознание их как социально значимых по последствиям и детерменированных социальными факторами. Мотивы лишь опосредуют связь между социальной действительностью и поступками людей. Так объяснял характер поступков Маркс, и это толкование сохраняется нонконформистами. При этом только марксистским пониманием мемуаристы не ограничиваются. Выявить дополнительные мировоззренческие основания нам позволит анализ семантики всех компонентов поступка: мотивов, действия, результатов и оценки.

Авторы мемуаров указали полный спектр мотивов своих действий: и внешние стимулы, и внутренние побуждения. Стимулом выступает несоответствие между зафиксированным ХХ и ХХII съездами партии курсом на демократизацию управления страной и либерализацию общественной жизни и реальным положением дел. Внутренними побуждениями названы:

– социальные: потребность отстоять свободу слова, противостоять реставрации сталинизма, поддержать демократические начинания, обеспечить бесповоротность исторического прогресса. «… Главным злом мы считали чиновников, аппаратчиков во всех инстанциях, и в Союзе писателей, и в ЦК. И надеялись, что Никита их свергнет» (Орлова, Копелев) [4, с. 29];

– этические: невозможность смиряться с официальной ложью, необходимость жить в согласии с совестью. «Нам были отвратительны негодяи, захватившие руководство в Союзе писателей. Наше сочувствие вызывали те, кого прорабатывали, кого травили» (Орлова, Копелев) [4, с. 85-86];

– нравственные: желание утвердить бескомпромиссность и принципиальность как норму гражданского поведения. «Я выступил в институте философии и сказал то, что думал о решении реабилитировать Сталина <…>. Я посмел и сумел сказать вслух то, что все вокруг хотели сказать и не решались» (Померанц) [5, с. 210];

– воспитательные: дать пример поведения, выявить единомышленников. «И тут с особой силой навалилась на меня уже давно преследовавшая мысль: "Надо выступать. Нельзя молчать. Тем более, что я могу иметь трибуну, с которой далеко прозвучит"» (Григоренко) [2, с. 334]; «Я хотел <…> подсказать, что так, как я, могут все. <…> … мне хотелось пройти по лезвию ножа, дать пример оппозиционного выступления без репрессий, пример для подражания» (Померанц) [5, с. 310].

Эти мотивы представляют аксиологию поступка. Безусловно, осмысливая индивидуальные позывы к действию, каждый самостоятельно выстраивал их иерархию, в зависимости от личной аксиологии выделял доминирующие или вторичные по значимости. Общей причиной предстает восприятие общественной ситуации как не допускающей бездействия, личностная способность принять на себя ответственность за происходящее в стране.

Само действие, представленное как бой, схватка или рискованная игра, – осмысленный шаг, рубежное событие, перевернувшее всю жизнь. «Мне трудно было молча терпеть лицемерие правителей, но одновременно я понимал, что выступление будет стоить мне крушения всего устоявшегося и вполне меня устраивающего уклада» (Григоренко) [2, с. 334]; «Сахарова, с которым я был знаком теперь хорошо, надо было поддержать немедленно. К концу недели я закончил с этой целью "Тринадцать вопросов Брежневу". Гэбисты положили в свои сейфы первые вещественные доказательства моего будущего уголовного дела» (Юрий Орлов) [3, с. 154]. Фиксируя поступок как границу, разделившую жизнь на «до» и «после», нонконформисты переосмыслили идею детерменированности. Личность своими действиями, то есть чередой поступательных движений (одно из значений слова «поступок» согласно словарю Даля), сама определяет последующие обстоятельства жизни, формирует судьбу. В этом понимании субъективной роли поступков в жизни человека угадывается экзистенциальная формула: «Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Он представляет собой, следовательно, не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь» (Сартр) [6]. Такое субъективное толкование соответствует объективной реальности: логика конфронтации, которой руководствовалась власть, делала весьма вероятным процесс дальнейшего втягивания человека в протестную деятельность. Валентин Турчин, уволенный за поддержку Сахарова из Института прикладной математики АН СССР, сблизился с Гинзбургом и стал председателем русской секции «Международной амнистии». Григоренко, лишенный не только заведования кафедрой в Военной академии имени Фрунзе, но и генеральского звания, пенсии, явился основателем Украинской Хельсинской группы. Примеров можно привести великое множество. Не желая вступать в диалог с обществом, подавляя инакомыслие, государство делало врагами образованных, талантливых, деятельных граждан.

Результат деяния осмысливается нонконформистами неоднозначно. Его субъективная ценность заключается в самореализации, практическом выражении нравственных принципов, преодолении гражданского бездействия, чреватого драматичными последствиями для общества: «Я посмел и сумел сказать вслух то, что все вокруг хотели сказать и не решались <…>. Тогда впервые я перестал жалеть, что я не родился в другое время, впервые почувствовал, что среда меня не заела, что я вынес свой век» (Померанц) [5, с. 210-211]. Моральные плюсы при индивидуальных социальных потерях видятся доминирующими. Объективная ценность заключается в открытом заявлении общественного запроса к власти на последовательность и логичность выполнения ею собственных политических деклараций.

Подведем итог. «Поступок» можно считать смыслообразующим понятием в аксиологии и самосознании нонконформистов. Под поступком в мемуарах понимается бескорыстное, самоотверженное действие, продиктованное ответственностью за судьбу страны, потребностью проявить свою гражданскую активность. С помощью категории «поступок» нонконформисты производили идентификацию себя и членов сообщества. Осмысление способности к ответственному действию определяло представление о роли личности в социуме, поведенческую тактику, цели и задачи личной и групповой активности.

References
1. Gorbachev V. Antropologicheskii povorot v sovetskoi filosofii (1960-70-e gody) // Srednerusskii vestnik obshchestvennykh nauk. – 2012. – № 3. – S.7-14.
2. Grigorenko P. V podpol'e mozhno vstretit' tol'ko krys… – M. : Zven'ya, 1997. – 638 s.
3. Orlov Yu. Opasnye mysli. Memuary iz russkoi zhizni. – M. : Zakharov, 2008. – 368 s.
4. Orlova R., Kopelev L. My zhili v Moskve: 1956-1980. – M. : Kniga, 1990. – 447 s.
5. Pomerants G. Zapiski gadkogo utenka. – M.; SPb. : Tsentr gumanitarnykh initsiativ, 2011. – 464 s.
6. Sartr Zh.-P. Ekzistentsializm – eto gumanizm. – URL: http://scepsis.net/library/id_545/html (data obrashcheniya: 4.03.2019).
7. Tvardovskii A. Novomirskii dnevnik : v 2 t. – M. : PROZAiK. – 2009. – T. 2 : 1967-1970. – 640 s.
8. Tökés R.L. Varieties of Soviet Dissent : An Overview // Dissent in the USSR. Politics, Ideology and People. Baltimore : Johns Hopkins University Press, 1975. – 453 p.
9. Chukovskaya L. Pamyati Fridy // Sochineniya: v 2 t. – M. : Gud'yal-Press, 2000. – T. 1. – S. 357-429.
10. Shvarts E. Prevratnosti sud'by. Vospominaniya ob epokhe iz dnevnikov pisatelya. – M. : AST, 2013. – 512 s.